«Сухой закон» в России в воспоминаниях современников. 1914-1918 гг. - Сергей Алексеевич Сафронов

По мнению московского городского головы М.В. Челнокова, последним толчком к возникновению немецких погромов конца мая 1915 г. можно было «считать случаи остро-желудочных заболеваний на Прохоровской трехгорной мануфактуре, объяснявшиеся темным людом отравлением воды немцами». На то же указывал и московский градоначальник генерал-майор Е.И. Климович, сменивший на этом посту А.А. Адрианова, отстраненного от должности после майских событий. В донесении от 10 июля 1915 г. в Департамент полиции он писал, что беспорядки возникли «на почве раздражения из-за применяемого германцами и австрийцами способа ведения войны, а также в связи с возникшими на Прохоровской мануфактуре остро-желудочными заболеваниями, которые народная молва приписывала отравлению немцами питьевой воды»[521].

Массовые антинемецкие выступления в Москве начались с прекращения работ на ряде предприятий и требования удалить оттуда «немцев». Так, 26 мая вспыхнули беспорядки на ситценабивной фабрике А. Гюбнера в районе I участка Хамовнической части, где одним из директоров правления состоял германский подданный Шварц, а среди старших мастеров было 18 эльзасцев, уже во время войны перешедших из германского подданства во французское. В связи с этим заметим, что еще 15 марта 1915 г. на имя председателя Совета министров поступила телеграмма владельцев некоторых мануфактур Московского района, в которой говорилось, что местная власть настойчиво требовала увольнения эльзасцев французского происхождения как германских подданных, в срок до 1 апреля. Владельцы же мануфактур Тверской, Коншина, Цинделя, Даниловской и Гюбнера, на которых с начала войны были оставлены такие колористы, химики и мастера, ходатайствовали об отмене распоряжения об увольнении эльзасцев как незаменимых специалистов, удаление которых с предприятий должно было неминуемо вызвать «крупное расстройство производства и даже остановку работ». В результате прошения эльзасцы были взяты под французское покровительство и оставлены на мануфактурах. В рабочих же кругах они вызывали ничуть не меньшее недовольство, чем собственно немцы.

Ближайшим поводом для возникновения волнений среди гюбнеровских рабочих послужили подозрительные заболевания холерой, появившиеся в Москве на фабрике Прохоровской трехгорной мануфактуры, где заболело в течение 20 мая и следующих дней до 168 человек, причем у 64 была установлена холера и из них 14 человек умерли еще накануне, 25 мая вечером, по окончании работ, вышедшие из корпусов рабочие фабрики столпились на фабричном дворе и на вопросы администрации о причинах волнения ответили криками: «Долой Шварца, долой немцев, они нас отравляют!». Расходясь они заявили, что на утро не выйдут к фабричному чаю из опасения, чтобы немцы их не отравили.

Утром 26 мая гюбнеровцы (около 1,5 тыс.) не стали на работу и, собравшись на фабричном дворе, потребовали немедленного удаления с фабрики немцев. Уговоры фабричной администрации, местного пристава и фабричного инспектора никаких результатов не дали, и рабочие подали инспектору петицию об удалении 11 из числа вышеуказанных эльзасцев. Однако требование это не было удовлетворено, так как администрация фабрики признала его неосновательным. В 7 часов вечера толпа рабочих фабрики Гюбнера с царским портретом, национальными флагами, пением гимна и криками «Долой немцев!» отправилась на Пресню к ситценабивной фабрике Прохоровской трехгорной мануфактуры. Расспросив там о холерных заболеваниях, они подошли к запертому фабричному двору и пытались снять с работы местных рабочих. Когда же на их крики «Выходи, бросай работу, бей немцев» прохоровские рабочие не откликнулись, пришедшие стали им грозить кулаками и камнями. Несколько человек бросились к вышедшему за ворота Н.П. Прохорову, заведовавшему ткацким отделением, с криком «шапку долой», а один из рабочих поднял на него руку, но Прохоров сам успел снять шляпу, а прибывшие к этому времени конные городовые с и. о. полицеймейстера 2 отделения Н.В. Семеновым во главе стали оттеснять толпу. Никто из прохоровских рабочих к манифестантам не присоединился, и они удалились, пробыв у фабрики около часа.

Еще одним проявлением антинемецких беспорядков 26 мая было столкновение женщин, получавших поденную работу по шитью белья для нужд действующей армии из Комитета великой княгини Елизаветы Федоровны, с принятой за немку заведующей раздачей заказов Можаровой, «которую швеи обвинили в отнятии у них работы и передаче ее австрийской фирме Мандль (точнее образовавшемуся после ее ликвидации обществу „Марс"), а также в произнесении оскорбительных для нашей армии выражений». Хотя фактически передача заказов состоялась по распоряжению Интендантского ведомства, и нисколько не зависело от Комитета великой княгини, распространился слух, что это сделано по повелению Елизаветы Федоровны – немки по происхождению. Несколько сот женщин, лишенных вследствие этого своего заработка, собрались на Скобелевской пл. у генерал-губернаторского дома, где помещался названный Комитет. Они шумно протестовали против передачи работы обществу «Марс» и намеревались расправиться самосудом с заведующей, причем в генерал-губернаторском доме было разбито несколько стекол. Для спасения заведующей полиция была вынуждена вывести ее с заднего крыльца и увезти в автомобиле. Благодаря вмешательству главноначальствующего князя Ф.Ф. Юсупова, выдача работы женщинам была возобновлена, о чем он объявил приглашенной к нему депутации солдаток, которые затем спокойно разошлись по домам. Отметим, что главноначальствующий в начальный период майских беспорядков был простужен и по совету врачей не выходил из дома.

В.М. Дорошевич полагал, что в первый день (до вечера) погромы носили трезвый характер и поэтому имели «благородный» оттенок. «Вы помните московский немецкий погром. Излишне повторять, что дважды два четыре, то всякий погром безобразен. Всякий, я думаю, понимает, что сыпать семена из магазина Иммера на мостовую не значит „сеять разумное, доброе, вечное“. Но даже павши до безобразия, благородный человек и в этом падении сохраняет оттенок благородства. Первый день погром носил характер своеобразной справедливости, даже благородства и великодушия. Погром был направлен против немцев. Толпа подходила к магазину с иностранной фамилией. Бледный, как полотно, хозяин выносил какие-то бумаги, патенты, доказывал, что он англичанин, француз, бельгиец. Толпа кричала „ура“ и шла дальше. В одном месте при мне приняли за немецкий – еврейский магазин. Несчастный хозяин метался пред толпой. „Какой же я немец? Я еврей! Еврей я! Еврей!“. Послали за домовой книгой. Прочли его еврейское имя. И толпа… закричала „ура“. В первый раз за всю русскую и еврейскую историю. Ничего не тронули. Около громившей толпы спокойно гуляли – именно „гуляли“ – женщины, дети. Надпись „фирма русская“, национальный флаг; раненый из лазарета, стоявший у магазина и говоривший: „Братцы, это русская лавка“, – спасали от всякого насилия. Толпа разрушала, но не оскверняла своих рук кражей. В гневе она священнодействовала. При мне против Жирардовских мануфактур пожилой рабочий вырвал из рук старухи цветную рубашку, которую она подобрала на